Едва заметная нить далеких облаков выделяла линию горизонта, разделяющую так схожие между собою тихую гладь океана и небосвода. Насыщенный бриз резвился в ветвях густого леса, заполняя тишину шелестом листвы. Аромат морской воды и зелени умиротворял все вокруг. Высокий скалистый утес вытягивался из края острова в толщу воды, рассекая волны. Столь чудная картина каждый солнечный день, кои были не редкостью, проявлялась на одиноком острове.
На самом краю этого утеса стояла маленькая крытая беседка, окрашенная в ненавязчивые оттенки голубого и белого цветов. Входом и панорамой она была обращена к океану. Конструкция была проста: прямые рейки поддерживали пирамиду крыши. Между опорами, на уровне пояса, поставили перила, а получившиеся проемы слегка прикрывали короткие шторы из бирюзовой ткани.
У самого входа стояло плетеное кресло, в нем сидела фигура, облаченная во все черное. Фигура словно испускала вселенскую тьму, мрак, холод и отчаяние. Ее одеяния представляли собой лоскуты самой тьмы, они растворялись в воздухе словно сдуваемые ветром кусочки сгоревшей материи пространства. Все одеяние полыхало пламенем космической пустоты, за исключением ног. На стопах фигуры в бездонную пустоту небес и вод взирали четыре черных глазенка тапочек-зайчиков, а их пушистая шерстка и розовые ушки размеренно покачивались на ветру.
Фигура опиралась головой на руку, и ладонь пропадала во мраке капюшона, скрывающего лицо. Плечи фигуры мерно поднимались и опускались, словно под веянием легкой дремы.
Рядом на траве, почти у самых ног фигуры копошилась точно такая же фигура поменьше, только у нее из-под капюшона были видны сияющие чистым белым светом огромные овальные глазки. Малыш был ростом по пояс фигуре. И у него на ногах были тапочки-мишки, такие же плюшевые и нежные на ощупь, как тапочки-кролики.
Он перебирал восьмигранный разноцветный камень, перемещая грани, пытаясь сопоставить их по цветам, вроде кубика Рубика, только цветов было великое множество, и они никак не могли составить общую картину на гранях фигурки.
– Ми Пато, – малыш поднял взгляд туда, где, по логике, должно находиться лицо сидящей фигуры. – Павума тачи? Чукачи миото нида.
Сидящий убрал руку от лица:
– Не сплю, просто наблюдаю за горизонтом. Уроки, конечно, хорошо, но отдыхать тоже полезно. Для меня уже утомительно вести долгие беседы.
Малыш подобрал свою мантию, поправил капюшон и уселся поудобнее, буравя всем своим любопытным взором фигуру.
– Ладно, ладно. Помнишь, что я тебе вчера рассказывал про мироздание?
– Нипнип ча. – Малыш сложил пальцы, словно взял щепоть приправы.
– Ну раз немножко – да, думаю, стоит напомнить. – Фигура ловко закинула ногу на ногу и приподняла руку перед собой ладонью вверх, на руке у нее были элегантные черные перчатки, впитывающие своей бездонностью свет солнца. – Смотри внимательно, повторение – мать учения.
Над ладонью фигуры появилась миниатюрная галактика, слегка просвечивающая так, что сквозь нее малыш различал проплывающие облака и синеву неба.
– Галактика спиральная, обыкновенная, одна штука. – Фигура слегка шевелила пальцами, и скопления небесных тел отвечали на это медленным вращением. – Здесь у нас огромное количество звезд, планет, спутников, комет, метеоров и так далее, мне кажется, даже туманность есть.
– Ча, ча! – Малыш активно затыкал пальцем куда-то в проекцию галактики. – Мутаро гамич.
– Нет, не хвост собачий, а конская голова. Неважно. Вселенная невообразимо огромна, думаю, где-нибудь да найдется туманность имени части тела собаки. Итак, пойдем глубже, – проекция галактики сменилась на звездную систему, спустя две секунды – на планету, затем – на камень, молекулы атома, и в конце концов проекция напоминала вывернутый наизнанку калейдоскоп, свернутый в трубку и скрученный в узел, очень такой сложный узел, раз двести закрутили. – Знакомься: Эфир.
Глазки малыша вытянулись пуще прежнего и слегка подрагивали от переливания невиданной ранее субстанции. Малыш резко выпрямился и вопросительно взглянул на рассказчика:
– Пуи… Та чу?
– В смысле, ну и что? Эфир – это мы с тобой. Это камни, трава, люди, ты, я, даже Фицджеральд. Свет и звук, облака и пожар, заклинания и тишина – все есть эфир. Только в преобразованном виде. Сам же эфир в неизменном виде является чистой энергией. Это он говорит камню быть твердым, свету – ярким или тусклым. Он – магия в первозданном виде. Он держит воедино галактики и взрывает звезды. Вся Вселенная – хранилище эфира.
Фигура выжидающе наблюдала за малышом, ожидая, пока его разум осознает полученную информацию и выдаст реакцию.
– Тусо, па ничи чимчим такит?
– Хороший вопрос. А ответ парадоксален: эфир не нужен ни для чего и в то же время он существует для всего и вся. Вот для чего он нужен – даровать хаос таким образом, чтобы жизнь существовала поверх микроскопического хаоса, была носителем этого хаоса, тогда эфир сможет существовать. Мы носим его, живем в нем и используем его, чтобы он перемещался, не стоял на месте и изменялся, таким образом он в безопасности. Он не станет жертвой самого себя, существует везде и всегда. А если есть он, то есть и все остальное, ибо все – эфир.
