Основано на реальных событиях, но, пожалуйста, не расспрашивайте, как всё это было на самом деле.
Пролог
– Шлюха!
Пощечина обожгла меня, и я почувствовала во рту привкус крови.
Кажется, моим губам тоже досталось…
Они запульсировали, но эти неприятные ощущения были крошечными по сравнению с теми чувствами, что разрывали мне грудь.
Стараясь не показывать, как мне больно, я попятилась назад, однако новая порция пощечин прилетели ко мне.
– Шлюха! – повторил злой голос. – Что, плачешь? Где же твой принц? Ты всё еще думаешь, что нужна ему? Да он попользовался тобой!
1998, Россия
Я сжалась в комок, когда услышала грохот в коридоре.
Входная дверь с треском закрылась. Воздух затрясся от ругательств, и даже кран, до этого капающий в ванной, замер.
Кажется, даже мое напуганное сердце, и то перестало биться.
Так сильно я боялась.
От напряжения на лбу проступили капельки пота, так, если бы на улице стояла июльская жара.
Но за окном была октябрьская ночь. Холодная, напоминающая о грядущей зиме, которую в этом году обещали снежной и морозной.
Отопление в нашей пятиэтажке еще не включили, и потому каждую ночь я дрожала от холода.
Но сегодня причина для этой дрожи была в другом.
Мой отец вернулся пьяным. Впервые за два месяца папа напился.
И я чувствовала, что он был не в настроении.
– Лиза! – услышала с своё имя.
Я вцепилась в подушку, и мои пальцы свело от боли.
– Лиза!
Громкие шаги теперь раздавались со стороны кухни.
Так, значит отец завернул туда и ждет, когда я отыщу ему «заначку». Всё, как обычно.
Но я не хотела наливать ему, я вообще не хотела отзываться на его пьяный ор.
– Лиза! – в третий раз позвал папа, и до моего слуха донеслись шаркающие шаги.
– Витя, ну, что ты разорался? – голос бабушки был мягким, словно она разговаривала с неразумным ребенком.
Хотя, именно таким он и был, когда пил.
Капризным, злым, избалованным ребенком.
Но я допускала мысль, что даже будучи трезвым, папа всё чаще проявлялся, как маленький.
– Где эта?… – язык отца заплетался, и слова были еле различимы.
– Кто? Лиза? – уточнила бабушка.
В её голосе послышались учительские нотки. Учителем она и была – преподавала в музыкальной школе в хоре последние сорок лет.
– Нет! Маруся где?
Мое сердце забилось, как птица, когда я услышала имя своей матери.
Видимо, сегодня папа выпил слишком много, раз искал свою покойную жену.
– Витя, поздно уже, ложись, сынок, – тон бабушки снова стал ласковым.
Даже со мной она так ласково не разговаривала, хотя я догадывалась почему.
Дверь в ванную, застонав, открылась. Приглушенный, успокаивающий голос бабушки раздавался на фоне льющейся воды. Иногда был слышен и папин голос.
Кажется, он плакал.
Я уже не удивлялась. Так случалось каждый раз.
Когда отец напивался, он сперва становился злым, а затем его охватывала жалость.
Жалость к самому себе.
– Лиза! – крикнула бабушка спустя 10 минут. – Иди, убери за отцом.
А вот меня не жалели.
Свисток закипающего чайника вывел меня из утреннего оцепенения.
Я вздрогнула и едва не опрокинула сахарницу. Живо представив, сколько «эпитетов» получу в свою сторону от бабушки, если бы это случилось, я облегченно выдохнула и выключила чайник.
Наша кухня была маленькая, и почти всё находилось на расстоянии вытянутой руки. Таким же маленьким был холодильник, и треть его занимали бабушкины лекарства, которые она пила каждый день.
Не то чтобы бабушка была тяжело больна, но хронические болячки у неё имелись. Гастрит, гипертония, геморрой.
И всё на букву «г». Интересно, это намек, что наша жизнь тоже на буку «г»?
Заварив чай, я плюхнулась на стул. Он, угрожая развалиться, заскрипел. Стул был вдвое старше меня, а мне скоро должно было исполниться 18.
Возраст, который многие с трепетом ждут, вызывал у меня приступы отчаяния и ужаса.
Всё просто. Я не ощущала себя хозяйкой своей жизни. Несмотря на мои 170 см, ко мне относились как к ребенку.
Не особо любимому, но пока еще нужному.
А мне хотелось, чтобы со мной считались. Чтобы слышали – самые близкие мои люди, но то были лишь наивные мечты. Это в книгах и фильмах старшие в семье проявляют мудрость и понимание к подросткам. А в жизни все было иначе.
Никакой мудрости – по крайней мере по отношению ко мне – со стороны отца и бабушки я еще не видела.
Разве можно назвать нравоучения и приказы мудростью? По мне – нет.
Стараясь не пускать дальше эту мысль, я поднялась и налила себе чай. Моя чашка – с нарисованными на ней ягодами, когда-то принадлежала маме. Каждый раз, когда я пила из неё, я чувствовала себя чуть ближе к ней и ощущала себя немного сильнее.
То, что мне нужно было всегда.
Потому что каждый раз, когда папа напивался, мой, и без того хрупкий мир, разлетался на части. И не всегда я успевала достраивать его обратно, как отец вновь прикладывался к бутылке.
Ну, вот, снова о грустном…
Отгоняя от себя неприятные мысли, я сделала бутерброд. Тонкая пластинка масла и белый хлеб. Правда, после вчерашней ночи в горло кусок не лез. Я до сих пор ощущала ту ужасную вонь и липкую массу, которую мне пришлось убирать за отцом.
