Шкатулка королевы

Март 1661 г. Париж. Дворец кардинала

Колоннаду внутреннего двора Лувра огласило гулкое эхо от грохота колёс, топота конских копыт и громкого сигнала фанфар. От парадного крыльца отъехала золочёная карета, запряжённая шестёркой лошадей под голубыми чепраками с вышитыми на них золотыми лилиями. За королевской каретой следовал кортеж из двенадцати дворян свиты короля, а замыкал эту процессию отряд из двадцати мушкетёров, в тёмно-синих мундирах и голубых плащах с серебряными крестами.

Король отправился в кардинальский дворец, чтобы лично навестить первого министра, чьё здоровье резко пошатнулось, а в последние дни ухудшилось настолько, что внушало серьёзные опасения не только врачам, но и самому кардиналу. И хотя пешая прогулка из Лувра во дворец Мазарини занимала всего несколько минут, в этот раз визит короля был официальным, и требовалось строгое соблюдение придворного этикета. Да и талый снег после проливных дождей поздней весны утопил парижские улицы в непроходимой грязи, а посему, отправляясь куда-либо, следовало помнить о сохранности и чистоте своей обуви. Верховая прогулка не представлялась возможной альтернативой, так как появиться у постели тяжело больного в кавалерийских сапогах Людовику не позволяло ни личное уважение к кардиналу, ни осознание того, что эта встреча могла оказаться последней.

Всё время пути маркиз дю Плесси-Бельер, единственный из приближённых, кого Людовик пригласил ехать вместе с ним в карете, чувствовал напряжённость в молчаливом внимании к себе. Не проронив ни слова, король то и дело бросал в сторону маркиза взгляды, в которых сквозили горечь и желание излить душу. Догадываясь, что причиной тому была цель их поездки, маркиз не спешил начать разговор. За те несколько лет, которые он провёл рядом с королём, он успел изучить его характер и привычки, и не раз отмечал тягу к замкнутости. Отчасти Франсуа-Анри было понятно, отчего Людовик не спешил делиться с кем-либо переживаниями и сокровенными мыслями. Да маркиз и сам был готов обсуждать серьёзные вопросы только после того, как сам тщательно анализировал их. На откровенность даже с самым близким ему человеком - его старшим братом - он решался крайне редко, но и тогда это была не беседа, а скорее попытка рассмотреть вопрос со стороны собеседника. Теперь же, глядя на сидящего напротив него короля, маркиз взвесил все известные ему факты и пришёл к выводу, что на душе у Людовика царило смятение, как это бывало, когда от него ждали принятия важного решения, и он не был готов делиться своими переживаниями.

- Пале-Кардиналь! - громко объявил герольд, когда карета и сопровождающий короля эскорт въехали во внутренний двор, образованный между двумя флигелями огромного дворца Мазарини.

Сделав полукруг, карета остановились у ступенек высокого парадного крыльца с четырьмя колоннами каррарского мрамора, которые были увенчаны классическим треугольным фронтоном.

Подбежавшие к карете лакеи в красных ливреях с золотыми эмблемами кардинальского герба услужливо откинули подножку и распахнули дверцу.

- Вы идёте со мной, маркиз? - спросил Людовик прежде, чем выйти.

Этот вопрос прозвучал необычно из уст человека, который с раннего детства привык отдавать приказы всем, даже своим близким друзьям. Но дю Плесси-Бельера насторожили отнюдь не нотки внезапной неуверенности в себе, его чуткий слух распознал в этом вопросе важность всего происходящего для Людовика и то, что в ту минуту он отдавал себе отчёт в том, что предстоящая встреча с кардиналом неизбежно повлечёт за собой перемены в его личной жизни и в управлении государством. Заданный королём вопрос означал, что для него было важным присутствие человека, которому он всецело доверял.

- Да, сир, - ответил Франсуа-Анри, а чтобы этот лаконичный ответ не показался проявлением безразличия, добавил:

- Я подожду вас в приёмной. Если это будет приемлемо.

- Тогда мы идём вместе! - с долей облегчения промолвил король.

С этими словами он вышел из кареты и против обыкновения неспеша, размеренным шагом поднялся по ступенькам крыльца, а затем по парадной лестнице на второй этаж.

Людовик шёл через анфиладу парадных залов, рассеянно глядя впереди себя и лишь изредка отвечая короткими кивками на приветственные поклоны собравшихся во дворце кардинала придворных, служителей церкви, чиновников, дипломатов и родственников Мазарини.

Ради соблюдения строгих правил дю Плесси-Бельер отставал от короля ровно на шаг. Ведь ничто, даже болезнь и близящаяся кончина первого министра, не могли послужить оправданием для нарушения придворного этикета. Более того, маркиз отдавал себе отчёт в том, что именно в этот день всеобщее внимание к персоне самого короля и к его окружению было наиболее пристальным и критичным. И дело обстояло вовсе не в подковерных интригах или закулисной борьбе в Королевском совете за назначения на государственные посты, а в том, чтобы не допустить к этим источникам влияния и богатства никого из близкого окружения короля. Все эти молодые дворяне из числа друзей Людовика внушали серьёзные опасения вельможам, маршалам и министрам, за плечами которых был многолетний опыт в плетении интриг наряду с ведением государственных дел и влиянием на внешнюю политику. Они никогда не пожелали бы делиться властью, которая давала им неограниченные возможности вмешиваться в управление государством, с неопытными и ненадёжными, с их точки зрения, юнцами, склонными только к легкомысленным увлечениям литературой, танцами и охотой. Куда могут завести благословенную Францию все эти безрассудные и до крайности изнеженные сибаритствующие бездельники! Впрочем, подобные суждения были далеки от истины и скорее отражали стремление приближённых королевы-матери и кардинала, в большинстве представителей старшего поколения, считать лишь самих себя единственными достойными доверия людьми, способными мыслить стратегически и действовать соответственно, а, главное, добиваться настоящих результатов в политике, не в пример всей этой разнузданной в ленной праздности молодёжи.